...идёт

"Я в городе", — кричит смс с неизвестного номера. Вскакиваю, упаковываю себя в свитер и шарф и, чуть ли не в домашних тапках, несусь на улицу. Вспоминаю, что обувь полагается другая, возвращаюсь, переобуваюсь и, хлопнув дверью, лечу к машине. Только вставив ключ в замок зажигания, задней мыслью понимаю, что не знаю самого главного. "Где именно?" — спрашиваю у неизвестного номера и он покорно отвечает мне адресом.

Адрес оказался скрытым в каких-то окраинах, домах, дворах, подворотнях, но я нашел его. Послушно подъехал к четвертому подъезду и пару секунд смотрел сквозь тонированное стекло на причину моего суматошного броуновского движения.

— Привет, — опускаю стекло.

— Ага, — мне улыбаются в ответ, и я в тысячу сотый раз поражаюсь, как можно быть так легко одетой. Кеды, джинсы, тонкий свитерок. А на улице зима!

— Я у тебя поживу, — утверждает юная леди, сев в машину. Не могу насмотреться на эту россыпь веснушек, зеленые глаза, рыжую копну.

— Ты прекрасна, — заявляю слегка улыбаясь.

— Пф, конечно, но, — мне притворно грозят пальцем, — слишком молода для такого старого хрыча как ты.

Покорно соглашаюсь и, выкручивая руль, покидаю этот замечательный двор. Краем глаза мне начинает казаться, что кто-то рассыпал позади конфетти. Солнечные блики, яркие цвета, мимолетное движение, но стоит повернуть голову и присмотреться, как вновь обычный серый двор. Чудесаааа.

— Где уже побывала? — стандартно интересуюсь, катаясь по городу. Слишком давно знаком со своей спутницей и, конечно, знаю, что не стоит её везти домой, в кафе или магазин. Стоит пару часов просто катать её по городу, смотреть, как она довольно жмуриться, рассказывать последние новости и только после этого, утомив, бережно катить уснувшее чудо к себе домой.

— Ну, в этом году пока еще нигде. План сократили, мне оставили этот город и пару в Сибири. Ничего особенного. А вот молодые по заграницам…

— Скучаешь по Италии?

— Не в серьез. Так же как по Японии. Когда очень долго там не бываешь, прошлое превращается в сказку. Даже для непосредственных её участников, — мне подмигивают, и я подмигиваю в ответ. — О, а это что за дом?

— Дом как дом, — жму плечами, — отстроили вот недавно.

— Ужасненько.

Соглашаюсь. Серая громада никак не вписывается в образ города. Двор слишком маленький, слишком заставлен машинами, и даже детская площадка похожа скорее на ловушку, чем на место для развлечения. То ли дело старые дворики, где мы любили сидеть на качелях, играть в кости и раскладывать пасьянсы.

— Слушай, а ты вернуться не хочешь? — спрашивает в двести пятьдесят тысячный раз. — Не туда, конечно, но на похожую должность. А?

— Не хочу, — не смотрю, руль кручу, не буду, — что я там не видел? Надоело...

— А жаль, — вздыхает. — Помнишь, как раньше. Ты стоишь, красивый такой, в шляпе, с тростью, гладишь взглядом голубей, отечески взираешь на малышню, довольно ухмыляешься при виде парочек, читаешь газету через плечо седого старика... А тут лечу я, в платье, на крыльях, раааадостттная. Я ж первый раз в город явилась. И тут ты стоишь. А я лечу. Лечу, лечу, лечу... и остановилась. Знаешь, ты совершенно особенный, раз смог затормозить меня!

Знаю, киваю, молчу и слушаю. Какая разница, что в сотый раз? Ей-то все по-новому, да и мне приятно вспомнить.

— И стою, смотрю. И ты стоишь. Смотришь. Ты же не понял кто я!!! Я это знаю, — и она смеется совершенно счастливая, как будто мое непонимание кто она такая — самая замечательная вещь в этом мире. — И тут ты говоришь: "Девушка, а можно составить вам компанию?" А я ошарашена, ведь знаешь, мне до этого никто-никто никогда-никогда не предлагал свою компанию. Нет, мне и одной хорошо, но с компанией-то намного лучше. Тем более с такой красивой компанией в шляпе и с тростью. Жаль, что ты их куда-то дел, — грустно заканчивает она, но тут же снова улыбается и, беспокойно ерзая, осматривает несущийся вокруг город.

— Ты же знаешь, шляпу забрали, когда я оттуда ушел. Ничего не попишешь — униформа. Зато твоё платье никуда не делось, — шепчу, зная, что сейчас она меня не слышит. У неё сейчас совсем другие заботы.

Зажигаются фонари, мы стоим в какой-то пробке на какой-то очень длинной улице, в моем животе урчит дикий зверь, да и в её, наверно, тоже. Змейка-пробка блестит под светом фонарей и, наконец, расползается по мелким закуткам. Я поворачиваюсь к ней и не могу сдержать улыбки: моя спутница уже спит, умильно свернувшись калачиком на сидении. Тонкие пальчики вцепились в плечи, замерзла, бедная. Смотрю и понимаю, какой же все-таки еще ребенок. Маленький, милый, шумный ребенок. Выхожу из машины, обхожу, открываю дверь с её стороны и взваливаю малышку на плечо. Она так крепко спит, что не реагирует ни на такое обращение, ни на короткий писк сигнализации.

Дома укладываю её на диван, накрываю пледом и в шутку подсовываю ей под руку плюшевого мишку, неизвестного какими судьбами поселившегося в моей квартире много месяцев назад. Со стороны мы, пожалуй, похожи на отца и дочь, но я-то помню, что ей лет — мои не в счет. Да и это трогательное детство на её лице — явление временное. Выключаю свет и иду курить на кухню. Ждать и не спать. Мне не надо спать.

— Сегодня я буду в голубом! — кричат мне из другой комнаты, пока я готовлю хитрый завтрак. Главная хитрость завтрака заключается в том, что мне не надо есть, как и ей. Но через десять минут мы послушно сядем за стол, улыбнемся друг другу и, чокнувшись почти полулитровыми кружками чая, растерзаем бутерброды и печенье.

На кухню впархивает рыжая в легком платье цвета чистого неба. У меня внутри все аж замирает от этой легкости и от понимания что там, за окном, черт побери, зима, снег, ветер, лед, а она в таком платье и даже свитер не одарит своим вниманием. Она все понимает и хитро улыбается мне. Я вздыхаю и, обезоруженный, сажусь за стол, жестом предлагая ей табурет напротив. Мы жуем бутерброды, запиваем сладким чаем, хрустим печеньем и болтаем о каких-то дурацких вещах. Например, о форме облаков. С утра ей не нравятся облака. Ни в каком виде и ни в каком количестве. Мне не остается ничего, кроме как согласиться с ней во всем и перейти на следующую тему. Например, о расцветке первых листочков. Конечно, о таком еще рано болтать, даже в шутку, но это её любимая тема. Почему бы не угодить гостье?

После завтрака мы идем гулять. Она так и выходит на улицу в своем жутко легком платье. Разве что сапожки, а не туфли надела. По-крайней мере сократим процент сердечных приступов от её вида. Я, чтобы соответствовать облику дамы, оставляю шарф грустить в одиночестве дома. Небо над нами цвета её платья. Или её платье цвета неба над нами. Мы оба знаем секрет и хитро улыбаемся. Солнышко, видимо, так и тянется своими лучами к её волосам, греет, и скоро навстречу начинают попадаться люди, которые осторожно выныривают из курток и плащей и несут их как шкурки убитых зверей на согнутом локте.

— Без сюрпризов? — интересуюсь я.

— Не знаю, — она беззаботно пожимает плечами. — Пожалуй, слишком рано, слишком внезапно и совсем не по прогнозу.

— Как всегда, — киваю я. — В прятки играть будем?

Она задумывается над моим предложением, серьезно так, обстоятельно, морща лоб и закусывая губу. Наконец, мне дают ответ.

— Будем! Но позже!

И мы идем в парк, пугать прохожих нашим видом и смехом.

На исходе недели, наконец, выбрались в кафе и, засев под другую сторону стеклянной витрины, за маленьким столиком послушно ковыряли свои порции пирожных. За неделю мы утратили звание городских сумасшедших, ничем не выделяясь в толпе познавших тепло. Её легкие платья больше никого не шокировали. Снег, и так не сильно засветившись, сполз с города и поселился в овражках и лесах. Люди, птицы и погода совершенно очумели, галдели и всячески радовались. Мы снисходительно смотрели на это, перебежками появляясь на людных улицах.

Основным местом обитанием, как и в другие года, были дворы и парки. Мы распевали песни, распивали вино и галдели не хуже оттаявших птиц. Но сегодня прямо с утра решили, что хватит этого маргинального поведения и пора знать честь и, вообще, есть одно чудесное кафе... В общем, облачившись в свитера талой земли, пошли в кафе. Погода вдруг стала прохладной, небо пыталось сорваться на дождик, и свитер был жутко кстати.

— Слушай, неужели он еще не знает, что я приехала? — удивление плещет с её лица на всё вокруг, и я улыбаюсь в триста миллионный раз. Не могу быть серьезным рядом с ней.

— Ну, он всегда был слегка медлителен. Еще не догадался.

— Безобразие! — она стучит маленьким кулачком по столу, пугая посетителей и официантов. — Дурак.

— Ну, ему же не приходят смски о твоем приходе, — смеюсь я, хвастаясь маленьким телефоном.

— Ну, так он и не моя компания. Он клиент!

— Заказчик!

— Наниматель!

Мы выкрикиваем разные глупости, поливая ими нашего общего знакомца и он, как по мановению волшебной палочки, появляется рядом, пододвигает стул и, с укором смотря на меня, садится рядом. Жутко чопорный и серьезный тип. От такой концентрации серьезности мы оба прыскаем на него смехом и еще минут десять глупо хихикаем не в силах начать конструктивную беседу.

— Ладно, ей-то все простительно, но от тебя я такого не ожидал, — это он меня пытается пристыдить, — вот когда ты работал на площади — совсем другим был. Серьезный, ответственный, пример для подражания. Но связался же с ней и...

— Ой, хватит а, — это она не выдерживает его нотаций. — Тоже мне пример для подражания — торчит столб... чему тут подражать?

— Тебе не понять, — заявляет наш знакомец и вертит своим тонким длинным носом из стороны в сторону.

— Все, все, все.... что, погода не нравится? — сочувственно интересуюсь я. Он молчит, носом вертит, плечиками дергает. Не нравится. Но не признается — факт.

— Я вообще чего тебя вспомнила-то, — она морщит лоб, кусает губу, что ж ей надо было от этого франта, — в прятки играть будешь?

— В прятки? — плаксиво интересует знакомец и морщит лоб. Ну что за дурные привычки. — А что... прятки это весело, — хитро улыбается, ну да, ему все-таки проще. — Буду!

— С завтрашнего дня! — кричим мы, выбегая из кафе. А счет пусть он оплачивает. У нас другие дела.

Уже два дня сидим на чердаке. Дома появляться нельзя — проиграем. Вот и сидим. Иногда бегаем за кипятком к моим знакомым, живущим в соседнем доме. Запасы продовольствия из печенья, конфет и помятых бутербродов подходят к концу. Есть, конечно, не хочется, но пожевать можно. Вот и жуем. Впервые за эту встречу — скучно. Ещё чуть-чуть и сорвемся, начнем играть на желания в монетку. Знаем, знаем... бед потом не оберешься. Рыжая сидит и стучит зубами, тоскливо рассматривая город в маленькое окошко. Два свитера, плед и теплые носки не спасают от чердачного холода. Я-то привычный и могу хоть голышом ходить, но порой стоит следовать правилам. Рыжая скучает. Другого выхода нет и я предлагаю:

— Хочешь сыграть?

— Во что? — хитрит она.

— В монетку.

— На желание? — дурит меня.

— На желание.

— Хочу! — и глазки азартно блестят.

— Первая загадывает дама, — ворчу, доставая монетку. Вот она, заветная, пятирублевая.

— Орел птица гордая. Слишком гордая. Решка!

— Орел, — бурчу и кидаю... Монетка послушно вертится в воздухе и шлепается на пол слишком гордым орлом к верху.

— Дай угадаю! — кричит она и машет руками. — Дай желание угадаю! Платье, то, в котором впервые встретились.

Киваю. Улыбаюсь. Что поделать, мы слишком предсказуемы или слишком долго друг друга знаем.

— Теперь я кидаю! Рееешкаа! — и монетка послушно падает решкой к небесам. — Пусть пойдет снег.

Это она не мне загадывает, ясное дело. Я что, владыка вселенский, чтобы снег по желанию вызывать? Нет, конечно. Но желание сбывается и там, за чердачным окном десантируют маленькие белые танцоры. Потом больше. Больше. Хлопья укутывают город и город в непонятках. Что это за безобразие? Какой снег в конце марта? Город ворчит, ругается. Говорил же я, что бед не оберешься, но что поделать, монетка кинута.

Мы, конечно, победили. На восьмой день ему осточертело нас искать, и он сдался, а нам-то что, мы привычные к бездействию и осадному положению. Я по старой профессии, а она от наставницы-предшественницы. Вот и выиграли. Наш грустный знакомец постоянно чихал и ругал нас за отсутствие совести и прочих жизненно полезных качеств. Мы смеялись и радовались теплу. Впервые за десять дней выглянуло солнышко и быстро-быстро растерзало все безобразия вдруг вернувшихся холодов. Встреча закончилась на открытой крыше, где мы распили бутылку вина и орали кошачьими голосами, провожая март. Уже дома, укладывая рыжую спать и по привычке подсовывая ей плюшевого медведя, я, наконец, заметил, как она повзрослела. Ну, явно не ребенок. Не подросток. Молодая серьезная девушка. Впрочем, серьезная исключительно только пока спит. А спит она все меньше. А я курю все время пока она спит и жду.

В середине апреля пускали воздушного змея, катались на велосипедах, вытаскивали нашего знакомца на прогулки. Он упирался, говорил что несолидно, бормотал что-то про статус, но мы не слушали и тащили по улицам, тыкая носом во всякие несуразности, высмеивая их на разные лады. Он краснел, смущался, рвался уйти и говорил что-то про бюджет, а мы смеялись еще громче. Ну, нет, как его могут волновать такие вещи? Странный он, но любимый.

В мае зацвела сирень, и мы совсем разомлели, сиднем сидели на скамейках, кормили таких же ленивых, как и мы, птиц и все больше молчали. Рыжая совсем расцвела зрелой красотой и, пожалуй, только я мог узнать её в той тонкокостной девочке, которую подобрал у подъезда пару месяцев назад. Её наряды стали изумрудно зелеными, изредка меняясь деталями на что-то более подходящее к клумбам и небу. Я по-тихому ночами слегка меланхолил, но ей старался не показывать. Да она бы и не заметила, хотя кто знает эту бестию.

Когда до конца мая оставалась пара дней, подобралось неизбежное:

— Уезжаю, — заявили мне за завтраком.

Я кивнул и ткнулся носом в чашку, делая вид, что сосредоточенно рассматриваю её содержимое.

— Сегодня.

Слова по каплям падали на меня, рождая круги безнадежности.

— Ну, хватит, а?

Опять киваю.

— Слушай, ну каждый год одно и тоже. Я же не исчезаю, не пропадаю, не бросаю, не умираю... Я просто уезжаю. Полгода и пара месяцев и я вернусь. А ты меня будешь ждать. Будешь же?

— Ну, куда я денусь, — слегка грустно улыбаюсь этой красивой женщине напротив. — Мы, памятники, народ постоянный и обстоятельный, по мелочам не рыпаемся.

— Кто тебя знает? Во-первых, ты уже давно не памятник...

Я возмущенно стучу кулаком в грудь.

— Ну ладно, ладно, памятник. Но, во-вторых, влюбишься в кого-нибудь... побежишь за ней как миленький, а? И что там тебе моя компания...

Рыжая притворно всхлипнула и я разулыбался. Какая она удивительная!

— Все давно расписано, — щелкаю её по носу, — памятники стоят, а весна идет. Придет. Вот и ты придешь. А я буду ждать. Только смску скинь.

Она кивает. Встает. Оглядывает комнату, но взять с собой решительно нечего. Улыбается, обнимается, шепчет стандартное:

— А за ним приглядывай, он хоть и старый, но такой дурак этот твой город. Пусть не распускается.

Киваемся, улыбаемся и, наконец, прощаемся. Всё. Здравствуй лето. Хотя, по правде сказать, я, всё-таки, больше люблю весну. Которая, обязательно придет.